Суркин Дом: А.А. Черкасов "Записки охотника-натуралиста".

Суркин Дом
о сурках в природе и дома

А.А. Черкасов "Записки охотника-натуралиста".

Относится к теме: Художественная литература - CAM 28.06.2008 - 13:03:18
Предупреждение! Данный материал- это записки охотника и в тексте встречаются жестокие моменты. (прим. «Суркин дом»)

«Тарбаган»

урок, в несметном количестве водящийся в Забайкалье, в степях южной его половины, носит здесь туземное название тарбагана(56). Сибиряки не знают слова «сурок», оно для них также незнакомо, как несибиряку — тарбаган. Действительно, в Забайкалье в разговоре с простолюдинами встречается множество туземных слов, которые непонятны новичку-несибиряку, а между тем так употребительны в простонародье, что, имея с ним сношения, поневоле скоро выучиваешь и по оригинальности легко запоминаешь. Странно, что здесь общеизвестные слова, как то: тарбаган, джумбура, черпел (двухгодовалый жеребенок) и многие другие не носят русских названий и в образованном мире здешнего края!


Собираясь говорить о тарбагане и говорить насколько возможно подробнее как о звере, столь известном в Южном Забайкалье и который в таком огромном количестве заселяет даурские степи, не показываясь в лесистой половине этого края,— я, радуясь этому случаю, т. е. случаю говорить об оседлом жителе здешних степей, постараюсь познакомить читателя поближе, покороче, понагляднее с нашей даурской степью, но... не взыщите — как сумею и насколько хватит силы.<…><…> Однако ж пора поговорить и о жителе степей. Забайкальский сурок, по-сибирски тарбаган, занял обширные степи Даурии, но нигде не встречается в хребтовых местах Южного Забайкалья, а тем более в лесистых отлогостях гор. Мне только дважды случилось найти двух блудящих тарбаганов в лесистых покатостях около Алгачинского рудника, в Нерчинском горном округе, в местности, граничащей с обширными степями Забайкалья. Впрочем, я слышал, что якутские тарбаганы, известные у нас под именем баргузинских57, живут по горам и в лесах. Они больше забайкальских, покрыты более длинной пушистой шерстью, а цветом чрезвычайно походят на енота. Все это взвешено торговым людом на самых верных весах коммерции, и потому меха баргузинских тарбаганов ценятся несравненно дороже наших забайкальских.
Нельзя не задать вопроса такого рода: кто не видал, будучи в Швейцарии, маленьких и красивых альпийских сурков, которые летом так весело играют между каменьями, разбросанными по высоким горным лугам Альп, и которых мальчики-савояры носят по деревням и городам, забавляя их незатейливыми штуками малых и взрослых детей? Кто, будучи в Забайкалье, не видал сибирских тарбаганов, тяжело и неуклюже бегающих по нашим равнинам, уморительно сидящих на сурчинах (бутанах) или боязливо выглядывающих из своих подземных жилищ и резко, сиповато посвистывающих на проезжих?..
Над альпийскими сурками сделано много наблюдений относительно их природы и образа жизни. Наши тарбаганы во многом подходят под эти выводы и заключения. Хотя тарбаганы и принадлежат к отряду грызунов, но образом своей жизни разительно отличаются от своих товарищей, живущих с ними на одной поляне. «В нем нет ни проворства мыши, ни быстроты и ума зайца».
Тарбаган, обреченный природой преимущественно на подземное существование, довольствуется самой однообразной и скудной пищей, которую он находит около своей норы. Он питается исключительно растительностью; на свободе охотнее всего ест питательные даурские травы (которые так любит здешний рогатый скот), а в особенности так называемый здесь вострец. В неволе тарбаган скоро привыкает к человеку и ест капусту, разные коренья, но никогда не ест мяса, молоко же пьет в большом количестве. Некоторые туземцы говорят, что тарбаганы изредка поедают яйца, даже самих птенцов небольших степных птичек, которые вздумают сделать себе гнездо около тарбаганьей норы. Не знаю, насколько это справедливо; могу только утвердительно сказать, что мне никогда не случалось находить в их помете каких-либо остатков косточек или перышек, как это видно в каждом помете лисицы, и что, содержимые на дому, они никогда не нападали на цыплят и дворовых утят. Тарбаганы необыкновенно скоро прогрызают самые толстые деревянные помещения и уходят из неволи, поэтому за ними надо наблюдать очень пристально, если держать дома, тем более потому, что они проворно и легко залезают на стены.
Тарбаган ест обыкновенно сидя на задних лапках; своими острыми желтоватыми зубами он скоро перегрызает короткую траву, но наедается не скоро; пьет редко, по много за один раз, при этом сильно чавкает и, подобно курице, при всяком глотке подымает голову. Нельзя не удивляться, однако же, каким образом живет тарбаган в тех местах степи, где решительно нет и признаков воды, например на пологостях степных возвышенностей, около которых на несколько десятков верст иногда нет не только какой-либо степной речушки, но даже ни ключика, ни родника, ни поточинки. Могут сказать, что тарбаган, питается дождевой водой или изобильной росой,— положим, что это так, но что же он пьет в сильные засухи, о которых я упомянул выше, когда трава среди лета засохнет на корню и пожелтеет, как глубокой осенью? Чем тарбаган тогда утоляет свою жажду? Многие туземцы говорят, что тарбаганы вовсе не пьют и не едят ветоши (засохшей травы), но это несправедливо, мне несколько раз случалось находить тарбаганов в сильные летние жары не только около степных речушек, но даже лежащими в самих речках, и когда я их убивал, то внутренние их части были переполнены чистой водой 58.
Летняя жизнь тарбагана весьма непродолжительна. Ночью тарбаганы спят в норах и наружу не выходят. С наступлением же дня показываются из норы сначала старики; они осторожно выставляют голову, высматривают, прислушиваются я, только не видя никакой опасности, отваживаются уже выйти. Сначала они крадутся тихо, потом совсем вылезают из норы, садятся на бутан, долго озираются кругом и, наконец, сделав несколько шагов вперед, начинают с необыкновенной быстротою щипать траву; это продолжается долго. После старых вылезают молодые сурки, но уже гораздо смелее и проворнее, надеясь на опытность и осторожность своих старожилов. Наевшись досыта, тарбаганы иногда всем семейством ложатся на бутан и лежат таким образом частенько по нескольку часов сряду, греясь на солнце. Они лежат на бутанах в сильные летние жары и даже во время небольших дождиков; некоторые из них резвятся и забавно играют между собою. Всякую минуту озираются они кругом и с большим вниманием осматривают местность. Первый, который заметит что-нибудь опасное, птицу ли" хищную, лисицу ли, волка или человека, тотчас начинает громко свистеть, сидя на задних лапках, другие подхватывают свист и в одну минуту все исчезают. Даже другие тарбаганы, отдыхающие на соседних норах, иногда за несколько десятков и сот сажен, сами не видя еще никакой опасности, но только слыша предостерегающий свист, тотчас свистят сами и прячутся в норы. Свист передается дальше по норам, и все тарбаганье население какой-нибудь местности, какого-либо лога, отклона горы, заслыша опасность, засуетится, засвистит и быстро попрячется в норы. Захваченные врасплох, отошедшие на несколько сажен от своих жилищ, тарбаганы в суматохе со всех ног бросаются спасаться к своим подземельям и только в случае самой крайности решаются залезать в ближайшие чужие помещения, откуда хозяева их тотчас выгонят. Несмотря на эту негостеприимность, тарбаганы любят общежитие и даже бегают друг к другу, но только полежать и посидеть общим сбором на бутане, но отнюдь не в норе. Вот тут-то и беда, если невзначай подойти к такой беседе — хозяева тотчас юркнут в свою нору, а гости торопливо и неуклюже бросятся бежать к своим домам.
Уморительно смотреть со стороны, как иногда испугавшийся жирный тарбаган пустится ковылять к норе, понуря голову и помахивая хвостиком, и если расстояние далеко, то останавливается и отдыхает, прячась за каждым кустом, за каждым камешком, а добежав до своей квартиры и видя на пятах опасность, с неимоверной быстротой юркнет в свою нору. Если же опасность была ложная или она еще далеко, тарбаган, добежав до норы, иногда еще долго озирает окрестность, свистит, а успокоившись, ложится отдыхать на бутане. Преследуемый же, он пускается на хитрости: западет в ямки, как бы спрятавшись в нору, прилегает в густой траве и т. п. Достигнутый собакой, лисицей или волком, он тотчас становится на задние ноги, защищается передними лапами, жестоко царапается огромными когтями и язвительно кусается.
Вся беда заключается в том, что он тихо бегает, так что и от человека уйти не в состоянии. Вот что и заставляет тарбагана быть настолько осторожным и пугливым. Но природа не совсем несправедлива относительно тарбагана: не дав ему быстрого бега, она наделила его чрезвычайно тонким зрением, слухом и обонянием. На открытом месте тарбаган видит чрезвычайно далеко, а слышит, например колокольчик проезжих, за несколько верст. В тех местах, где их мало бьют и часто проезжают, тарбаганы бывают до того смелы, что лежат на бутанах даже и тогда, когда ухарская тройка пробегает мимо них иногда в трех саженях. Не надеясь на свой бег, они никогда не отходят далеко от своей норы, и мне ни разу не случалось видеть тарбагана, убежавшего от своего жилища далее 80 или 100 сажен, но это уже большая редкость, обыкновенное же расстояние 20—25 сажен.
Многие тарбаганы вместо обыкновенного сиплого свиста издают громкое тявканье, и тогда туземцы говорят, что тарбаганы лают. Вообще же старые тарбаганы свистят реже, самый свист их гуще, громче, грубее и довольно сиплый. Тарбаган при всяком посвистывании как-то особенно кивает головой и в это время вздергивает хвост кверху, так что, проезжая мимо посвистывающего жителя степей и глядя на его киванье головой, невольно думаешь, что он здоровается и кланяется. Летом в дневное время тарбаганы лучшие сторожа в степи; они как часовые, оберегая себя, при малейшей опасности подают друг другу голос, повсюду оглашают окрестность и тем предостерегают других животных от приближающегося врага. Так, например, туземные пастухи хорошо знают тревожный их крик и нередко спасают свои стада от подкрадывающихся волков, которых, быть может, сами не заметили бы.
Для здешних туземцев тарбаганы играют чрезвычайно важную роль: их жир используют в народной медицине, в домашнем обиходе и, наконец, их мясо — здоровая сытная пища. Жирное и, как говорят, очень вкусное мясо тарбаганов здешние туземцы употребляют летом в огромном количестве. Сказывают, что оно особенно полезно для рожениц. Землистый привкус их мяса в свежем состоянии так силен, что непривыкшим к этому кушанью оно становится отвратительным. Здешние русские тарбаганов в пищу не употребляют, только некоторые из пограничных казаков, живя вместе с туземцами, отваживаются отведывать жирной тарбаганины и уверяют, что она похожа на мясо поросят, только что несколько пахнет землею. Бывают года, что и туземцы перестают есть тарбаганов, потому что на последних бывает повальная болезнь, они гибнут как мухи и многие неосторожные туземцы, досыта покушав зажаренных тарбаганов, нередко и сами платятся жизнью 59. Старые жирные сибирские сурки осенью весят от 16 до 18 фунтов и дают чистого жира до 5 фунтов. В Забайкалье тарбаганий жир продается от 11/2 до 4—8 и даже 10 рублей серебром пуд, смотря по удаленности края от места жительства тарбаганов. В народной медицине жир этот употребляется от коликов, кашля, грудных болезней вообще и от ревматизма. Шкурки тарбаганов идут на легкие дешевые меха, из них шьют рабочие штаны, легкие шубы, называемые тарбаганниками, рукавицы, шапки и прочее. Шкурки их ценятся от 3 до 10 копеек серебром штука на месте.
Есть много способов приготовления тарбаганьего мяса. Некоторые туземцы, чтобы изжарить тарбагана, поступают так: выкапывают в земле ямку четверти три глубиною, а в ширину и длину как раз в величину животного. В ямку кладут слой травы, на него раскаленных камней, на них опять слой травы, потом вычищенного и опаленного от шерсти тарбагана, на него снова слой травы и снова раскаленные камни. Сверху ямка засыпается землей или горячей золой. Таким образом мясо прожаривается хорошо. Другие же в такой аппарат кладут совершенно неочищенное животное. Когда же оно изжарится, то с него соскабливают запекшуюся шерсть, а внутренности выбрасывают. Но так поступают только туземные гастрономы; они говорят, что изжарившийся тарбаган последним способом бывает вкуснее и жирнее. Иные же, чтоб изжарить тарбагана, поступают иначе: очистив животное от внутренностей и шерсти, они из нутра вынимают очень искусно все кости и вместо них начиняют обезображенный труп животного раскаленными камнями. Отверстие проворно зашивают и катают будущее жаркое по траве до тех пор, пока оно не испечется. Вареная тарбаганина невкусна и потому мясо большей частью жарят. На вертеле или на рожне его тоже не приготовляют, потому что от быстрого и сильного жара выкипает почти весь жир, а им-то и. дорожит туземец.
Тарбаганий жир имеет особое достоинство: он не мерзнет в самые сильные холода, способен в жидком состоянии проходить сквозь чугунные и железные азиатские чаши. Туземцы обыкновенно держат его в коровьих пузырях и в них возят на продажу. Зимнюю спячку тарбаганов народ объясняет именно тем, что тарбаганий жир не мерзнет в самую стужу, а потому и животное, лежа зимою на несколько футов от поверхности в совершенно замерзшей почве, не мерзнет и не коченеет до смерти. А в самом деле, почему же именно тарбаганий жир и отчасти медвежий не мерзнет в сильные морозы, как жир прочих животных? Не мерзнет жир именно тех животных, которые лежат зимою в своих жилищах без всякого употребления пищи. Любопытно знать, каково соотношение не мерзнущего жира к органической жизни животного во время его летаргического сна зимою, т. е. «в спячку». Жир диких козуль скоро разогревается и скоро застывает, даже в обыкновенной комнатной температуре; само же животное, хотя и чрезвычайно легкое, скоро утомляется при гоньбе, «разгорает», как здесь говорят, и в сильные холода «колеет» (мерзнет), так что невольно греется движением. Степные туземцы и орочоны глухой сибирской тайги говорят, что в тот год, когда летом первые из них много ели мяса жирных тарбаганов, а последние медвежины, то зимою, в самую стужу, не колеют; если же ели мало или совсем не ели, то зимою холод для них весьма ощутителен.
Тарбаганы для туземных жителей верные предсказатели погоды. Если они принимаются грызть много травы, значит погода установилась, будет вёдро; когда начинают сильно и дружно посвистывать или тявкать, будет скоро ненастье, дождь; если же осенью плотно закрывают свои норы, будет суровая зима. Есть еще много замечаний, которым верят туземцы по опыту, но я их не знаю.
Тарбаганы, поселившиеся на низких местах, чрезвычайно боятся сильных дождей, а особенно бурных ливней, когда дождевая вода валом бежит по отклогам гор, заливает все ямки и отверстия, топит целые низменные места. Да и как не бояться суркам таких потоков, когда вода вдруг бросается в их подземные жилища, наполняет их почти мгновенно и захваченные в норах животные, не успевая выскочить на поверхность, тонут десятками! Часто, предвидя такую беду, тарбаганы быстро затыкают землей и камнями свои входы и выходы и таким образом, закупорившись почти герметически, спасаются от потопа; но часто вода размывает их забойки по входам и все-таки топит несчастных хозяев. Иногда тарбаганы, захваченные врасплох сильной бурей, прибегают к хитрости такого рода: они ложатся снаружи на лазы в нору или сами собой затыкают их изнутри и лежат так плотно до тех пор, пока не пройдет гроза, а вода пробежав через них, стечет мимо норы. Волки, лисицы, хорьки и большие хищные птицы хорошо знают это обстоятельство, а потому нарочно рыскают в бурю по степи и ловят тарбаганов, выжитых водою из нор, или хватают на норах, когда те лежат на их отверстиях.
В обыкновенное время летом хищники эти часто по целым часам лежат около тарбаганьих нор, крепко притаившись за каким-нибудь камнем, кустиком, и зорко стерегут появления сурков. Лишь только тарбаган тихо, с великой осторожностью выйдет из норы и отправится от нее на жировку, как хищники тотчас бросаются на несчастных животных и душат на месте. Только большие степные коршуны и тарбазины (степные орлы), на лету хватают гуляющих тарбаганов когтями, тотчас взмывают кверху довольно высоко и оттуда бросают добычу на землю, чтобы животное убилось, а потом мгновенно спускаются и пожирают трупы. Зная хитрость и осторожность тарбаганов, нужно видеть, с какой осторожностью подкрадываются эти хищники к поре против ветра и ложатся в засаду, чтобы не быть замеченными. Надо видеть, с какой готовностью к прыжку лежат караульщики за каким-нибудь камешком, но только не шевеля ни одним членом, но не моргнув, зато насторожив свои уши к малейшему шороху в норе и устремив глаза на отверстие лаза. Лежат они так плотно и так крепко, что иногда, подъехав на несколько сажен к засаде, не можешь отличить их от окружающих камешков или кустика. Однажды я подошел к караулящему беркуту так близко, что мог бы достать его прикладом, тогда только он взлетел, но вскоре упал от меткого моего выстрела дробью. Лисицы и волки в этом случае осторожнее: лежат они крепко, но, завидя человека, тотчас удаляются от норы, хотя и очень неохотно; иногда по миновании опасности они снова тихо являются на прежнее место и снова караулят с удвоенной осторожностью.
Наружность тарбагана известна здесь всякому. Животное несколько больше кролика, толстое, плоское, на коротких крепких ногах, оканчивающихся продолговатыми ступнями с весьма крепкими большими загнутыми черными когтями, которыми тарбаганы так искусно и скоро роют землю. Сурки вообще животные неуклюжие. Голова плоская, гладкая, толстая. Шея короткая, почти ровная с корпусом. Мех очень прочный; летом он сверху тела красновато-желтый, зимою коричнево-серый, а на брюхе желтовато-серый. Мездра шкурки чрезвычайно крепкая. Из-под раздвоенной верхней губы, на которой растут большие щетинистые усы, выдаются желтые грызущие зубы. Кругленькие и маленькие уши почти совершенно скрываются в шерсти. Хвост, имеющий в длину от 6 до 8 дюймов, всюду ровной толщины, покрыт густыми волосами и почти весь черного цвета. Толстое, плоское тело тарбагана чрезвычайно плотно и крепко и вообще приспособлено к подземной жизни.
В течение лета тарбаганы живут поодиночке или попарно со своими детьми в летних норах, в которые ведут входы от 3—12 и более футов, а от них проводятся боковые орта и рукава в весьма различных направлениях и под углами друг к другу. Они бывают часто так узки, что в них едва можно просунуть кулак. Вырытую землю они выбрасывают на поверхность и делают около отверстия бугор, или бутан, а остальную часть употребляют на постройку внутри и плотно убивают ею стены, пол и потолок своих помещений, отчего они гладки и прочны. Выходы из норы или лазы обыкновенно выводятся между каменьями или около кустиков. Вблизи вор часто находят много мелких ямочек и спусков, служащих только для того, чтобы спрятаться в случае беды. Тарбаганьи норы, кроме главного вылаза, имеют еще несколько побочных отнорков, которые слегка затыкаются травой и служат для провода воздуха в главную котловину, а в случае крайности — для спасения. Обыкновенно тарбаганьи норы бывают в буграх, под небольшими отклонами гор, если же они сделаны на совершенно чистых и ровных местах, то лаз спускается в них большей частью вертикально.
Течка тарбаганов бывает преимущественно в апреле, по выходе из нор. Совершается она на поверхности и в самих норах. Самцы и самки сближаются между собой с разных нор и нередко первые жестоко ссорятся между собою. Они становятся на дыбы, бьются и царапаются передними лапами, нанося друг другу полновесные и страшные раны кривыми, острыми зубами. Точно таким же образом происходят и любовные ласки между самцом и самкой. Долго ходят они на задних лапках, как-то уморительно обнявшись, долго играют и борются, наконец, самец быстро валит самку на спину и совокупляется лежа 60. Часто случается видеть в это время, как самец гоняется за самкой и ловит ее всюду. Самка носит, как говорят туземцы, 6 недель и рождает на свет от двух до восьми детенышей, которые редко выходят из норы, пока не подрастут. Взрослые же дети любят играть на солнышке и лежать на бутане вместе с родителями. Молодые гораздо проще старых, далеко не так осторожны и хитры, зато они чаще и попадают на зубы хитрой лисице или волку. Самки имеют на брюхе до 12 сосцов, которые расположены в два ряда и во время кормления молодых бывают отвислы и наполнены молоком. На следующее лето дети вполне матереют и нередко живут уже отдельно в своих собственных норах, а на следующую весну в свою очередь совокупляются и приносят молодых. Так что тарбаганы размножаются весьма быстро и, по-видимому, не убывают там, где их бьют охотники, а сколько их гибнет от всех вышеупомянутых причин!.. Так как тарбаганы летом, особенно в сенокос, наевшись досыта молодой зелени, любят играть между собой, бегать друг за другом и бороться, то здесь и явилось сомнение относительно времени их совокупления, почему другие и говорят, будто бы они гонятся перед осенью, но это несправедливо. Положительно известно, что молодые родятся после первого появления зелени, обыкновенно в мае и редко в июне, и что самки, убиваемые осенью и добываемые из нор в начале зимы, не имеют никаких признаков беременности. Осенью, когда повянет уже вся растительность, засохнет и зашумит степь, тарбаганы ничего не едят и приготовляются к долгой зимней спячке. Смотря по погоде животные залегают в норы с половины сентября и редко гуляют до половины октября. Тарбаганы залегают на зиму в норы не поодиночке, как медведи, и не попарно, даже и не семьей, как они жили летом, нет, они перед осенью с нескольких нор собираются вместе в одну общую дружную семью, приготовляют себе общими силами большую глубокую нору, натаскивают в нее много ветоши, забивают плотно землей и камнем все побочные отнорки и, наконец, совсем приготовившись, когда уже станет довольно холодно и начнут перепадать порошки, тарбаганы всей общей семьей залезают по одному в нору по главному лазу и забивают его изнутри крепко. Зимнюю тарбаганью нору нетрудно отличить от летней, особенно, когда тарбаганы уже легли. Около нее всегда есть остатки ветоши, а главное — все ее лазы и отнорки забиты изнутри сеном, землей и камнями, тогда как летние их жилища открыты. Зимние норы гораздо больше летних уже потому, что в них помещается от 5 до 20, даже иногда и более особей. Зимняя нора состоит обыкновенно из длинного главного хода, коридора, который под углом пересекается двумя ортами; в одном из них, наименьшем, лежат какие-то волосы и испражнения животных, в другом, наибольшем, оканчивающемся довольно широким углублением, помещаются тарбаганы — это-то и есть зимнее жилище заснувших животных. Оно образует обыкновенно яйцеобразную пустоту, формой напоминающую русскую печь, и бывает наполнено мелкой мягкой сухой ветошью красновато-коричневого цвета,— что и называют здесь подстилкой. Эта подстилка отчасти возобновляется ежегодно. Забившись в нее, тарбаганы ложатся плотно друг к другу, засыпают летаргическим сном и таким образом проводят всю зиму, до первых теплых лучей весеннего солнышка, т. е. до благовещенья, а иногда и позже.


Есть сомнение относительно того, питаются ли тарбаганы тем сеном зимою, которое у них находится в норе, или нет. Некоторые говорят, что они весной его едят, а другие утверждают, что нет и что сено это не что иное, как подстилка, чтобы животным мягче и теплее лежать. Не могу не придержаться последнего, потому что тарбаганы, добываемые в начале зимы и убиваемые тотчас по выходе из норы, когда еще нет новой зелени, имеют совершенно чистый желудок и пустые надутые кишки. Быть может, они едят эту подстилку, когда весной сначала ударит тепло и тарбаганы выйдут из нор, но потом вдруг выпадет снег и заморозит, так что рано проснувшимся животным не будет никакой возможности добыть себе пищу на степи и голод заставит их прибегнуть к сухой подстилке. Но я видел не один раз, как весной тарбаганы бегают по снегу, разгребают его и из мерзлой земли добывают когтями разные корешки и едят их; поэтому я все-таки не допускаю, чтобы они ели подстилку, да и недаром же туземцы говорят, что тарбаганы ветоши никогда в пищу не употребляют, а осенью, когда уже засохнет трава, едят одни корешки, выцарапывая их из земли.
Чрезвычайно жаль, что здесь еще никто не произвел научных наблюдений над зимней спячкой тарбаганов. Разнообразные опыты с чисто научной целью произведенные над спячкой альпийских сурков, где, так же как и у нас, зима продолжается от 6 до 7 месяцев, чрезвычайно важны и интересны. «Вестник естественных наук» за 1859 год, № 10, в статье «Альпийские сурки» на стр. 1161 между прочим говорит: «В продолжение этого сна, жизнь их организма поддерживается, как кажется, химическим процессом, который питает их тело жиром, накопившимся в течение осени от обильной растительной пищи, потому что с наступлением зимней непогоды сурок закупоривает свою нору и уже не ест больше ничего. Так как дыхание почти совершенно исчезает у него на это время, то он и не нуждается более в пище, а при этом легкие не развивают обыкновенной животной теплоты и организм охладевает и успокаивается. Вероятно, сначала животное впадает в обыкновенный продолжительный сон; низкая температура норы и продолжительное лишение пищи, соединенное с совершенным спокойствием, обусловливают переход от обыкновенного сна в зимнее летаргическое усыпление, от которого животное просыпается не раньше апреля». Далее, на стр. 1162, автор статьи говорит: «Зимний сон есть вполне кажущаяся смерть или, лучше, весьма скрытая жизнь, а законы, по которым она совершается в известных классах животных, также скрыты от нас. Что она спасает животное, сохраняет его, в этом нет никакого сомнения; почему же она оберегает животных одного какого-нибудь вида, а другие, родственные ему и живущие под условиями еще более тяжкими, должны бывают сами заботиться о своем сохранении? Наш барсук засыпает на зиму, а близкая к нему росомаха, переносящая еще более суровую северную зиму, лишена сна».
Далее: «Также и у нашего грызуна функции пищеварения и отделения прекращаются совершенно вместе с прекращением питания. Кровообращение и дыхание хотя и продолжаются, но совершаются так слабо, что едва бывают заметны. Животное делается совершенно холодным, члены его окоченевают, оно почти вовсе не чувствует боли от повреждения их. Желудок бывает совершенно пуст и сжат, кишечный канал пуст также, зато мочевой пузырь весь наполнен уриной. Термометр, опущенный в тело сурка, убитого во время зимнего сна, показывал, что в нем животная теплота не превышала 71/2 P; крови были немного и та была водяниста; сердце билось три часа после смерти животного, сначала от 16 до 17 раз в минуту, потом все реже и реже: в отрезанной голове через полчаса после акта, заметны были следы раздражительности, то же замечалось и в некоторых мускульных нитях, возбужденных гальваническим током,— так сильна бывает эта полуугасшая жизненная сила». А вот еще весьма интересное наблюдение (стр. 1163): «При возрастании холода, например если спящее животное будет оставлено на воздухе, оно замерзает. Постоянно замедляющееся дыхание не возбуждает при этом в легких необходимой для жизни теплоты. Профессор Манджили вычислил, что заснувший сурок в течение 6 месяцев может дохнуть только 71 000 раз, тогда как он в состоянии бодрствования в продолжение двух дней успевает дохнуть 72 000 раз. Также замечено, что у него, как и у других засыпающих на зиму, организация артерий бывает совершенно особая, так что малейший прилив крови к мозгу может иметь огромное значение. Ренью положил под воздушный колокол одного сурка, находившегося в состоянии спячки. Он оставался там 117 секунд, и при температуре воздуха 80 Ц животная теплота в нем равнялась 120; в это время он мог поглощать только тринадцатую долю кислорода сравнительно с тем, сколько поглощает бодрствующий сурок; из этого количества половина выходила из него при выдыхании в виде углекислоты (СО2). Впоследствии он в течение 76 часов спячки под стеклянным колпаком поглотил 12 граммов кислорода, при пробуждении же — 6 граммов в три четверти часа, причем температура его крови возросла в продолжение пяти часов от 11 до 33 градусов».
«В неволе сурки живут в теплой комнате зиму и лето; в холодной же они собираются все вместе, строят себе гнездо и начинают все спать, но таким глубоким сном, как на Альпах, и не без пробуждения. Если принести заснувшего сурка в теплую комнату биение пульса начинает ускоряться, животное пробуждается, но не может еще действовать своими членами, и ташка через полчаса, когда кровь, разогретая легкими, проникнет во все его члены только тогда оно становится совершенно, бодрым».
Интересно было бы знать, насколько близко сошлись бы цифры наблюдений, если бы произвести подобные опыты над нашими тарбаганами 61.
К стыду и сожалению, я могу сказать только то, что при разрывании тарбаганьих нор осенью охотники находят животных чрезвычайно вялыми, как бы полусонными и очень жирными. И чем позднее производили они эту операцию разрывания, тем более вялыми и сонными находили тарбаганов!, а те, которые копали их в начале зимы, не видение уже никакого сопротивления со стороны животных, потому что брали их спящих, тесно лежащих друг возле друга и зарывшихся в подстилку. Известно также и то, что сурки просыпаются весной исхудалыми, так что здешние туземцы в это время их не стреляют именно потому, что тарбаганы слишком сухи.
Здесь замечено, что различие местности имеет большое влияние на самое строение тарбаганов и самую их жизнь. Так, например, мне случалось наблюдать, что тарбаганы в одной местности гораздо больше, т. е. крупнее, чем в другой; что в одной они краснее цветом, чем в другой, и, наконец, самый характер животных и даже быт жизни несколько отличен; между тем расстояние сличаемых пунктов было весьма незначительно, каких-нибудь 30—40 верст, даже менее.
Убить старого тарбагана из ружья, да еще на чистом луговом месте, весною и осенью, нелегко; охота эта требует своего рода навыка и опытности. Там, где места гористы и цепи перерезываются небольшими холмиками, увальчиками — стрелять тарбаганов нехитро, но на открытых местах нужно быть тунгусом, чтобы убить в один день пять или шесть тарбаганов. Для охоты за ними есть особо приученные тарбаганьи собаки, которые много помогают стрелку, без них трудно убить тарбагана.
Промышленник, отправившись за тарбаганами, ходит или ездит верхом с винтовкой по тем местам, где они водятся; собака бегает и высматривает тарбаганов, которые лежат или сидят на бутанах, или же бегают по степи. Надо заметить, что тарбаган, завидя собаку, тотчас старается быть на своей норе, сидит над самым лазом и свистит на собаку, не спуская ее с глаз, до тех пор, пока меткая пуля не поразит его на месте или собака подбежит слишком близко — и он юркнет в нору. Если же охотник без собаки, то тарбаган, завидя его издали, тотчас прячется. Приученные тарбаганьи собаки по знаку хозяина начинают бегать около сидящего тарбагана поодаль, валяются по земле, ложатся, ползут... но никогда не бросятся на посвистывающего сурка, который обыкновенно сидит на краю лаза и любуется проделками хитрой собаки. Между тем охотник, избрав удобную минуту и местность, потихоньку подкрадывается к тарбагану, ведя перед собой лошадь, а если он без нее, то старается прятаться за собаку, которая нарочно вертится перед ним. Таким образом охотник иногда ползком подбирается к тарбагану частенько сажен на пятнадцать и лежа или сидя стреляет его из винтовки. Многие туземцы скрадывают тарбагана на открытых местах, без собаки и без лошади. Они, издали завидя осторожное животное, начинают к нему ползти, таща за собой винтовку, но не прямо на него, а как бы мимо, и делают при этом уморительные проделки — они валяются как собаки, подымают кверху то руки, то ноги, надевают на них поочередно то свою шапку, то верхнюю одежду, или бросают их кверху, а сами все ближе и ближе подползают к тарбагану, который обыкновенно сидит на бутане, посвистывает, повертывается и с любопытством смотрит на проделки промышленника; но тот, подобравшись в меру выстрела, живо настораживает винтовку — бац, и бедный тарбаган, не удовлетворив своего любопытства, обманутый проделками хитрого сибиряка, пораженный в грудь или голову, как пласт сырой глины, тяжело рухнет на крепко утоптанный бутан. Я неоднократно пробовал стрелять тарбаганов таким образом, но по большей части пугал их и убивал очень редко; у меня не хватало терпения подольше забавлять животное различными проделками и подползать к нему ближе, так что стрелял не в меру, мимо.
Многие охотники не скрадывают тарбаганов на бутанах, а залегают около их нор, как лисицы или волки, и караулят их появление. Если дело к вечеру, то достать сурка не штука, в особенности если он раньше не видел охотника,— животное скоро выйдет из норы и отправится на жировку, чтобы поужинать и залечь в нору до следующего утра. Днем его дождаться трудно, он больше в норе и вылезает из нее с большей осторожностью, чем утром или перед вечером, когда он голоден. Если уже тарбаган видит идущего охотника, то следует проходить как бы мимо него, а потом, когда он нырнет в нору, подходить к ней тихо и, выбрав место, обыкновенно сзади или сбоку вылаза из норы, за ветром, ложиться в засаду. Лежать надо тихо, не шевелиться и только глядеть на лаз норы, насторожив к нему ружье. Тарбаган выходит с величайшей осторожностью: сначала он тихо выставит в лаз только один нос, понюхает, и выставит всю голову, послушает, поглядит и начнет выползать все больше и больше, наконец заберется на бутан и ляжет или сядет и начнет озираться. В это время робеть не следует, нужно скорее стрелять, а то лукавый тарбаган тотчас заметит присутствие охотника, мгновенно свалится в нору и тогда его не дождаться. Карауля таким образом, иногда приходится стрелять чуть не в упор, а сажен на пять зачастую. Хорошо, если тарбаган вылезет скоро, а то другой раз пролежишь часа два и более, а дождаться не можешь; иногда же и дождешься, но испугаешь — досада страшная! Терпеть не мог я этой охоты, но ходил больше из любопытства, чтобы посмотреть на осторожность и недоверчивость животного, когда оно вылезает из норы. Но тунгусы, которым решительно нечего делать, как только промышлять себе пищу, лежат иногда по целым дням за бутанами и терпеливо караулят хитрых тарбаганов.
Там, где их часто стреляют, они до того делаются осторожными, что никакие уловки не помогают, и убить их почти невозможно, в особенности на открытых видных местах. Замечено, что если идешь мимо сидящего на бутане тарбагана и он тихо, без свиста, спрячется в нору, то его дождаться можно скорее, чем того, который спрячется, дав о себе знать охотнику. Конечно, первый выстрел заставит скрыться в одну минуту всех окрестных тарбаганов, так что их несколько десятков минут не увидишь, а потом вылезет какой-нибудь побойчее других и, не видя опасности, тихо посвистит на бутане — глядишь, па разных норах тотчас покажутся настоящие туземцы степей и, лениво развалясь около вылазных отверстий, начнут тоже сипло посвистывать, а некоторые тайком отправятся на кормежку. Все станет тихо и мирно в степи. Слышно только трели вьющихся жаворонков, писк мелких птичек, иногда заунывное курлыканье журавлей, да блеяние и ржание от далеко пасущихся стад и табунов... Как вдруг опять раздастся выстрел притаившегося охотника — и снова быстро попрячутся испуганные тарбаганы в свои норы, а разгуливающие по степи, суетливо торопясь и спотыкаясь, понуря голову и помахивая хвостиками, неуклюже понесутся к своим жилищам ... Опять тишина в степи, и снова никого не видно на желтеющих бутанах.
Жирный тарбаган удивительно крепок к ружью: нужно нанести смертельную рану в грудь или в голову, чтобы убить его наповал. Иначе он, тяжело раненный, всегда успеет свалиться в нору и уйти далеко от лаза вовнутрь. Часто случается подбежать к норе после выстрела, метко направленного в грудь или голову, и вдруг видишь на бутане только одну сбитую пулей шерсть да брызнувшую кровь, а тарбагана как не бывало, точно сквозь землю провалится; возьмешься за крючок, крепко насаженный на толстый прут, потолкаешь в норе, нащупаешь уже мертвого сурка и с трудом вытащишь добычу. Иногда же захватишь его в лазе, тогда не нужно и крючка. Но бывает, что не найдешь никаких признаков метке го выстрела, щупаешь везде крючком, тарбагана не находишь, тогда нужно слушать в нору: если тарбаган как-то особенно взлаивает, то выстрел был мимо; если же в норе тихо, значит сурок сильно ранен и тогда нужно заткнуть снаружи лаз травой и землей и оставить нору на несколько часов: раненый тарбаган от духоты в норе непременно подползет к заткнутому отверстию и уснет, так что его можно будет вытащить без затруднения.
Если тарбаган жил не один, а его сильно ранили, но он успел уползти в нору и там уснул, то его товарищи непременно вытащат наружу; если же это трудно или невозможно — затянут труп в побочный отнорок и там его загребут землей; если же нельзя сделать ни того ни другого, тогда осиротевшие тарбаганы оставляют свою нору вовсе и делают другую или находят готовую. Это известно потому, что многие охотники,