Н.Степной (Н.Афиногенов) «Сказки степи», Самара 1919.
*Легенды и сказания, вошедшие в указанную книгу, были собраны автором в период 1904-1915 гг.*
СУРКИ.
Солнце давно уже сожгло всю траву. И киргизы с кибитками спустились к берегам речки, которая весною была так грозна и широка, а теперь ее местами можно было перешагнуть, местами же она совсем зарывалась в пески и пропадала для глаз. Угрюмые горы-холмы, однообразные, без вершин, без единого кусточка растительности вперемежку, то красные, то желто-белые, раскинулись с правой стороны речки, а с левой была ровная, как доска степь. Горы ждали еще предприимчивых людей, которые бы жадной стаей обсыпали бы их, врылись бы внутрь и растерзали, разворочав и вытащив все их несметное богатство, которое они хранили до сих пор, как скупцы.А им, горам, было бы радостно-любо, что вот, наконец, и они дождались своих любовников. Не пропадать же зря их сокровищам накопленным в течении многих веков.
Степь думала иную думушку. Она вся словно ушла в воспоминания, как будто припоминала то прошлое, когда по ее груди мчались вольные орды полчища искателей лучшего. Разве мало их успокоилось в ее недрах? Безвестные всеми покинутые, герои, дерзновенно хотевшие иной доли. А теперь – почему теперь стало так пустынно, почему не скачут арбы, не ржут кони, не поют песни люди,- где они? Или и в самом деле забыли про нее, сбившись в кучу, в огромных ящиках-домах, наблюдая природу только на электрических экранах и думая, что в одном этом только и есть красота?
Я сижу и пью чай в прикуску с жареным пшеном вместо сахара. Полог моей юрты приподнят и осенний прозрачно-чистый воздух охватывает меня всего. Тишина вокруг такая, что кажется будто на многие сотни верст все умерло. Только изредка где то раздастся крик верблюда, где то прокричит возвращающаяся на юг стая журавлей и свиснет зверек. Все это быстро доносится до нас. Сама – тут же, воткнув в землю около юрты колышки и проворно бросая между ниток челнок, ткала. Сам облизывая с ложки пшено, пил чай так же, как и я. Хозяин бедный. Все его имущество – сундук, уже считающий за собою много лет и служащий в настоящее время мне сиденьем. (Сам он сидит сложив ноги калачиком прямо на земле). Юрта много раз чиненная. Хозяйство – два телка, коза, собака и жена; лошади и той не было. Когда то, давным-давно, и у него, как и у большого бая-богача, были табуны верблюдов и лошадей, и стада овец; было четыре баранчука (дети) и пять жен. Но это когда то. Теперь же он пасет скот у станционных служащих по рублю с головы в год, а голов то всего сорок, вот и вся добыча. Конечно, можно бы и на поденную ходить, было бы прибыльней, но он уж очень не любит лопат, молотков. Чувствует к ним прямо физическое отвращение. Он любит вот эти горы, эту бегущую по галечкам, прозрачную как воздух речку. Любит наблюдать вокруг (а киргиз видит на целые десятки верст), как живет-дышет степь. Кисти маленьких рук у него и до сих пор нежные, а сам он не смотря на свои шестьдесят лет, имеет на лице гладкую, хотя и загорелую кожу без морщин. И на коня он сейчас может сесть, и так проехать, что никто не упрекнет его в том, что он не казак (всадник). А то, что случилось с ним, так разве он в этом виноват?
Это было давно.
Раз осенью он увидел сурка и так, для забавы, давай за ним скакать. Нагнал. Вздумал убить чтобы женам подарок сделать. Колотит кнутовищем, а он, сурок, встал на задние лапки, а передними слезы утирает и плачет, как маленький ребенок. Чудно ему стало. Но все-таки убил сурка, везет в юрту и хвалится женам. А старшая, что умерла вместе с другими (эту, что сейчас ткет, он после взял), и говорит: «пропали и мы теперь, пропала и наша жизнь. Сурка убить, что убить человека. Он когда то раньше, в давние времена, жил здесь, как и мы, человеком». И рассказала она ему такое предание.
В давние времена от Эмбы до Урала было много киргиз и много было у них всего – скота, и баранты. Да прогневали те киргизы Аллаха – послушали чужого, откуда то издалека пришедшего человека, который сказал: «если степь косить, то ковыля хватит на всю зиму и табуны верблюдов, лошадей и баранты не надо будет гонять по степи, и сами будете сидеть на одном месте всю зиму, как большие ханы».
Удивились, соблазнились и стали они резать, приготовляя ковыль в запас. А с давних пор, от предков к предкам, было заповедано-заказано, чтобы ковыль степи никогда не резать и запаса из него не делать, иначе киргиз не будет киргизом.
Ну, порезали ковыль, Аллах и прогневался. Пришла осень, зима и послал в наказание за ослушание гололедицу. А потом метели, бураны. Конечно, разве на всех киргиз напасешься ковыля? Все, что заготовил – враз и стравили. Настиг азялль (смерть). Пал весь скот. Пришла очередь за киргизами. Они поняли это и давай просить Аллаха. Долго просили. Услышал он и послал через шамана свой голос: выбирайте или азялль (смерть), как скоту ихнему, или гумэр (жизнь), но только не киргизами, а в виде зверей.
Конечно выбрали жизнь, но не большими зверями,- большим все равно негде прокормиться и не маленькими,- маленьких все кто хочет, обижают, а чтобы житье их было степное, как сейчас они живут.
Аллах так и сделал. Взял и превратил их в такого зверька, что они живут с запасом всю зиму.
- Разве плохо быть сурком? – бросил на меня свой детский испытующий взгляд киргиз.
Ну, выбрали и попросили, чтобы сделал их Аллах сурками. Лучше жизни сурка нет другой. Сурку больше дано, чем киргизу. Он режет сам для себя ковыль про запас и полеживает всю зиму в теплой норке.
И теперь, когда Аллах посылает гололедицу, когда кормить скот нечем, подходит смерть, киргизы молят Аллаха, чтобы он избавил их от смерти и обратил их в сурков.
- Вот и ко мне пришла гололедица,- сказал киргиз,- скот взяла и обратила в снег и унесла вместе с бураном, а баранчуки (дети) и жены остались живы и стали сурками. Это они свистят, слышишь?
И киргиз остановился прислушиваясь.
Эмба, светло-прозрачная Эмба, бежала по галечкам, упираясь справа в горы, а слева теряясь в ровно-гладкой, без конца и края степи, охваченной осенним разреженным воздухом. Ни одной травки, ни одного возвышения! Сквозь приподнятый полог по-прежнему изредка доносятся звуки, которыми дышит степь. И мне вдруг показалось, что встали и посвистывают все те, что превратились в сурков. С такими же узенькими глазками, такие же гладко-желтые, как и киргизы, также как, и все живущие, жаждущие, хотящие жизни!
Николай Александрович Афиногенов (1878-1947) писал под псевдонимом Н. Степной. Был репрессирован.
Автор обложки Г. П. Подбельский.
Спасибо Ирине (Ирина) и Владимиру за предоставленный материал.
